Глава 1.

            Четвертое апреля 1843года.
            День выдался славный. Весеннее, едва окрепшее, солнце неприлично заигрывало с куполами церквушек, так и норовя ослепить нарядно одетых прихожан. Ручейки талой воды, словно поглаживая мостовую, спешили воссоединиться с матушкой Волгой, уволакивая за собой бумажные кораблики. Это был чудесный воскресный день. Возле новой белокаменной церкви, построенной на деньги всем известного мецената, собралось много народу. Все с нетерпением ждали начала службы . В это время по Трехсвятской улице, отличавшейся своей пригожестью и наличием новомодных, недавно открывшихся в Твери небольших магазинчиков с модной одеждой для дам и кавалеров, не спеша, раздавая приветствующие поклоны налево и направо шел главный герой событий о которых я и спешу рассказать, ну и конечно его родители, потому как в церковь ходили они всегда вместе. Звали героя Витька. В свои шестнадцать лет он уже догнал по росту отца, а на мать давно смотрел сверху. Это был довольно пригожий юноша, со стриженными по моде волосами каштанового цвета, серо-голубыми глазами, то и дело загоравшимися озорным светом. Сегодня одет он был нарядно, хоть и весьма скромно-коричневый, выходной и единственный костюм, который был ему, как нельзя, кстати, белая, только что постиранная рубашка и черный галстук бабочкой. В глаза бросались старые, но до зеркального блеска начищенные ботинки, такие же, как и у отца - статного, артиллерийского офицера, с аккуратно стрижеными усиками и идеальным пробором на голове. Звали его Семен Григорьевич. Что касается Витиной матушки, то она представляла собой очень приятную, добродушную, если не сказать простоватую, даму. Одной рукой она держала зонтик от солнца, а другой то и дело поправляла и без того аккуратную, но давно вышедшую из моды шляпку.
            Витя всю дорогу расспрашивал отца о войне, которая вскоре может начаться, на что тот с энтузиазмом вспоминал свою юнкерскую, беззаботную молодость и то и дело подмигивал матушке.
            Мать же, Наталья Дмитриевна, начинала смущаться, как будто какая то тайна имела место в их с отцом прошлом.
            -Ну, полноте Семен, не смущай сына, и меня не нервируй.
            И вот остались считанные шаги до толпы прихожан, воркующих в сладком ожидании службы на разные темы. Если быть честным, то походы в церковь стали скорее модными, чем необходимыми для набирающих силу тверских буржуа.
            Когда подошли к церкви, Витька оставил своих родителей в компании привязавшихся соседей. Сам же поспешил к дожидавшимся его за углом дружкам. Откровенно говоря, Витя попал не в самую хорошую компанию, если не сказать шайку. Все, кроме него курили, да и он с недавних пор стал махорку потягивать. Мишка, самый старший из ребят, давно промышлял на татарском рынке карманником, за что и растерял на энтом рынке добрую половину передних зубов, что позволяло ему плеваться дальше всех. Гришка-аспид, тоже далеко плевался, только зубы он растерял благодаря нечестной игре в карты. За стол с ним знающие садиться боялись, а не знающие садились, но только один раз. Еще был Данила парень из деревни Бабенки , что была неподалеку от города, и славилась сильными ребятами, правда умными не славилась, поэтому Данила был здоровый, как бык, и умный, как баран. Но вместе ребята ладили, и выдумывали разные прибыльные предприятия, за что не раз были выдраны суровыми дворниками, хитрыми татарами или ребятами постарше.
            -Здорово, Витек, как сам?
            -Путем, Гриня, а у тебя как, обыграл волчковских?
            -Да нет, ребята из Волчков смекалистые оказались, че не видишь, вся рожа мятая, да бланш под глазом.
            -А куда Данила смотрел?
            -Своей Маринке на платье новое, с откры-ы-ы-ытыми коленками- смоктовал Мишка и косился на хмурого Даню.
            Он всегда над ним подтрунивал, потому как все деньги Данила тратил на подарки своей новой подружке, бестолковой дочке лавочника, которая в свои без малого пятнадцать лет, познала не только Даню.
            Тем временем к самому порогу церкви подкатила пролетка, покрытая блестящей на солнце кожей, с нарядным ванькой и белыми в яблоках холеными лошадками. Из пролетки вышел господин, лет сорока пяти, в очень дорогом, как всем тогда показалось, костюме, цилиндре, лакированных штиблетах. Поместив подмышку элегантную тросточку с затейливым рисунком на рукоятке, подал руку своей спутнице, неземной красоты девочке с озорным взглядом, очень возбужденной и подвижной, как будто весь праздник был в честь нее. Она и лишь она была для всех в тот момент предметом внимания, объектом вожделения, но для Вити она была смыслом жизни, звездой, а не просто очередным пряником. Эта девочка с зелеными глазами была для него важнее всего в жизни, да и жизни самой важнее. Эта девочка с зелеными глазами была дочерью знаменитого мерзавца и всем известного мецената Льва Петровича Титова, который собственно и подавал ей в данный момент руку. Витя видел ее второй раз, и был готов на безумие, лишь бы она хоть раз на него взглянула.
            -Во мачалка, прошептал вечно веселый Мишка, не смея нарушить всеобщую тишину, а тишина воистину была гробовой.
            Эта реплика в адрес звезды несчастного Вити побудила его сильно ударить в бок шутника. Заливаясь краской от гнева, Витя прошипел:
            -Не смей так больше, слышишь, не смей...
            -Да ты чего с цепи сорвался? - не успел возмутиться Мишка.
            -Я ее люблю... -тихо ошарашил всех Витя.
            -Да ты че, она ж вон какая! даже Данила обнаружил подвох.
            -Мне плевать, она будет моей!

Глава 2.

            Полвека назад.
            Посреди белой как снег пустыни, в песках Египта незыблемо и гордо стояли легендарные пирамиды. Колоннами проходили босоногие и измотанные французские солдаты. Мародеры снимали с убитых мамелюков дорогие украшения, а в тени сфинкса, не обращая на это внимания, на боевом барабане, сидел маленький бог из славного города Аяччо, что находится на непокорном, но все же французском, острове Корсика. А у его ног грудами лежали последние защитники Каира.
            -Мой генерал - подбежал запыхавшийся капральчик, он был не на много младше Наполеона солдаты измотаны, но счастливы и жаждут вступить в город.
            -Принеси винограду, позови майора Дюги и объявляй построение.
            -Да, мой генерал. - пропищал второпях старательный капрал и скрылся из виду, поднимая облако пыли.
            Не успел полководец отплеваться от этого облака и произнести последнее ругательство в адрес исчезнувшего, как джин, капрала, как перед ним возник полупьяный, небритый майор в изношенном мундире, с полумертвой негритянкой подмышкой.
            -Дюги, сдвинув брови, начал новоявленный Цезарь, я уж не ожидал тебя увидеть жарко у вас сегодня было, а ты жив, пьян, и отлично себя чувствуешь, как я погляжу.
            -Мой генерал, - икая, оправдывался Дюги, - эти обезьяны, дрались, как обезьяны. После нескольких залпов моих фузилеров, от них остались одни трофеи. Кстати пора уже и в город на веселье.
            -Знаю, я уже послал Шарля. Он, пес такой, меня всего испачкал, носится, как угорелый. Кстати как он себя проявил.
            -Молодцом, - чуть не прослезился от смеха толстый майор ,- он так живо прыгал на лошади этих беев, что сам был похож на обезьяну.
            Дюги ни как не мог остановиться от приступа истерического смеха, поэтому и не заметил вернувшегося с виноградом капрала. Не растерявшись, Шарль присоединился к беседе:
            -А Дюги так вспотел, отмахиваясь от лошади убитого мамелюка, что разит от него, как от этой самой кобылы.
            Бонапарт рассмеялся, съел ягодку и посмотрел на пленницу. Бедная девушка совсем растерялась, когда он предложил ей виноград, а Дюги то и дело вытирал грязным платком лоб и вздыхал, жалуясь на отсутствие других симпатичных наложниц.
            -Не бойся Дюги, - успокоил его справедливый генерал, - не отниму.
            Отдышавшись в Каире, Наполеон перешел Суэцкий перешеек, вырытый еще древними Фараонами, и штурмом взял город Яффу. Четыре тысячи турецких солдат попали в плен.
            С моря дул озорной ветерок, осыпая военные шатры французских войск невесомой золотой пылью. Солнце завершало свой ежедневный путь, обливая красным сиянием спокойное, даже флегматичное море. Смеркалось. На темнеющем небе одна за другой появлялись звезды и целые рисунки из этих звезд, заметные только внимательному, романтическому, или ученому взгляду. Пустыня находилась в том блаженном состоянии, в котором находится человек, который еще не заснул, но уже не контролирует свои неудержимые мысли, уносящие его в страну грез. Еще две, или ,может быть, три секунды, и он заснет, но пустыня растягивала эти сказочные секунды на века. Тишину нарушало лишь чуть заметное потрескивание костров, и тихая беседа едва охмелевших гвардейцев:
            -Что с ними будет, сам у себя, потупив взгляд, спросил старый солдат, не ожидая ни какого ответа.
            -Беда, беда! - зачастил его старый товарищ, они вместе воевали в Италии, -Запасов-то в обрез, да еще эти турки, Черт их дери!
            -А что турки, кораблями во Францию и всего делов.
            -Да нет кораблей-то, Нельсон-собака, на море не дает покоя.
            -А что генерал?
            -А что генерал? Совет собрал, шум, гам, а решить толком не могут.
            -Наболио наш расстрелять всех грозиться.
            -Как же так? Это же четыре тысячи душ загубить?
            -А что ему? Народ в Париже картечью разгонял, а турок жалеть будет?
            -То бунтовщики, а то пленные, не по своей же воле в солдаты пошли!
            -А может правильно оно...
            -Да Бог с тобой, души невинные.
            -А что души-то невинные вступил в беседу еще один старый вояка Если б не мы их, так они бы вмиг нас, как баранов несмышленых порубали. Небось рука бы не дрогнула. А жрать и нам нечего, да еще этих басурман кормить.
            За такими разговорами прошла ночь. Кто-то размахивал руками, кто-то угрюмо выслушивал и комментировал, а кто поумнее - спал. Наполеон давно все решил. Он никогда не был тем человеком, которого можно было бы переубедить, или оспорить, а перечить ему боялись все. Утром четыре тысячи пленных солдат и офицеров турецкой армии стояли на берегу моря. Наполеон стоял у своего шатра и нервно застегивал пуговицы. Его нервное одиночество расстроил, чуть не в припрыжку подбежавший Дюги, трезвый, как никогда, или старательно скрывающий легкое утреннее похмелье.
            -Мой генерал! Один пленный очень просит встречи с вами, говорит, что это вопрос жизни и смерти.
            -Для него этот вопрос давно решен.
            -Но, мой генерал, он говорит, что-то о золоте.
            -Что именно?
            -Он молил о разговоре с вами.
            -Ну что ж веди.
            Не прошло и минуты, как в палатку вошли двое гвардейцев, ведя под руки рыдающего турецкого солдата. Вернее солдатика, потому как на вид ему было не более шестнадцати лет отроду. Он звучно плакал, и движением плеча постоянно пытался вытереть текущие по пыльному лицу слезы руки за спиной туго сжимал жгут. Он был так взволнован, что еле выговаривал слова, обрывки слов. По этим обрывкам и междометиям стало ясно, что зовут его Али.
            - Воды ему дайте - сказал Наполеон, морщась от отвращения.
             - Лучше вина - мигом смекнул переставший на миг рыдать пленный.
            Наполеон кивнул. Через считанные секунды вино подействовало, и разговор наладился.
            - Господин велите оставить нас наедине. Это очень важно. Я поведаю вам тайну, которая стоит много дороже, чем я осмелюсь просить за нее.
            - Дюги, господа оставьте нас.
            Все молча удалились, и лишь Дюги при выходе с досадой, присущей капризному ребенку посмотрел на пленного, на смелого полководца и пробормотал:
            - Будьте осторожны, мой генерал.
            Наполеон ни чего не ответил. Он повернулся лицом к пленному и улыбнулся ему той чудотворной улыбкой, которой удостаивал лишь очень полезных ему людей.
            - Я слушаю.
            - Я принадлежу старинному роду, которого назвать не могу, я последний. Этот род уже девять столетий руководит нашим орденом. Орден так же должен остаться в тайне. Не волнуйтесь, ни какой политической силы мы не представляем, и опасности тоже он перешел на шепот, даже на хрип Наша задача охранять одну очень ценную вещь, которую я могу вам передать...
            - И что же ты просишь взамен?
            - Жизнь.
            - А что по-твоему может быть дороже жизни.
            - Мировое господство и вечность. Я открою вам местоположение Золотой жабы.
            - Обычная золотая безделушка?- разочарованно спросил Наполеон.
            В этот момент подул сильный ветер, который чуть не сорвал палатку. Листы бумаги, карты, документы поднялись в воздух и описав ровный круг над столом приземлились на место.
            - О нет, мой господин, это наследие фараонов, их мощь и их проклятие. С помощью нее вы сможете все, она исполняет желания.
            - Ты в своем уме? Я прикажу расстрелять тебя немедля.
            Вновь в палатку ворвался порыв ветра, сбивший Наполеона с ног и окончательно нарушивший порядок на столе.
            - Я не обманываю вас, вы сами во всем вскоре убедитесь обезумев переходя на рев прогремел пленный.
            Казалось, что не стихающий порыв ветра приподнял его над землей. Наполеон, сидя в своем кресле выглядел жалко. Он даже не пытался скрыть своего страха.
            - Я согласен простонал Наполеон.
            - Но помните, ни кто не должен знать ни о Золотой жабе, ни об ордене, иначе смерть.
            - Но как же ты можешь предать дело своих предков.
            - Пришло время. Опасности больше нет. Последний из жрецов Сета убит. А моя жизнь важнее предрассудков и Золотой жабы.
            Через час, одинокий всадник покинул пределы лагеря и растворился, в облаке пыли. Отдаляясь, он все менее отчетливо слышал непрекращающиеся залпы ружейных выстрелов. Но это уже не имело значения. Всех пленных расстреляли. Кроме одного...


Глава 3.

            Пятое апреля 1843 года.
            Вернее сказать не то, чтобы пятое, но и не то, что бы четвертое. Потому как Витькины карманные часы, подаренные отцом на шестнадцатилетие показывали ровно полночь.
            - Ну слушайте внимательно - начал он - Мы с Мишкой пойдем внутрь, Данила отвлечет сторожа, а ты Григорий гляди в оба, ежели городовой, да или кто иной совой угукай, а не услышим, свисти во все зубы, а лучше в нижнюю губу, то зубов раз два и нету больше ни чего.
            - Гы гы, - попробовал рассмеяться Бачан (по-узбекски шустрый малый , так все называли Мишу), как получил от Гришки затрещину.
            - Лады, Витек, но ты не тяни, а то глазенки глазенками, да не май месяц, дует ишь как.
            - Ну с Богом.
            Мишка подтолкнул Витю, и тот с незаурядной ловкостью перемахнул через великолепный металлический забор, с вырезанными в виде львов набалдашниками. За забором простирался сад с узорчатыми газонами, статуями- амурчиками, мощеными плиткой дорожками. Миша не заставил себя долго ждать. Махнули рукой Даниле. Тот мигом преобразился, превратившись в пьяного он подошел к воротам, и, что-то мыча, принялся пинать их ногами. Ошалевший от такой наглости, сторож пулей выскочил из летней кухни, размахивая кулаками, в три прыжка оказался возле ворот и в три секунды объяснил Даниле, что может последовать, если тот немедля не уйдет. Этого времени было вполне достаточно Вите с Мишей, что бы оббежать пристанище сторожа и оказаться под окнами особняка. Пока Данила переспрашивал сторожа куда ему следует идти, ночные гости забрались по обвивающим дом растениям в окна второго этажа, и притаились в одной из комнат. Оставляя глазам время, чтобы привыкнуть к темноте, Миша кивком головы направил друга в коридор, а сам отправился в соседнюю комнату- в дозор.
            Это была городская усадьба всем известного мецената Льва Петровича Титова. Витя не мог просто взять и похоронить в себе свое чувство, он принадлежал к тому, почти переставшему существовать, роду мужчин, способных на безрассудство ради любви . Он хотел признаться в любви девушке из пролетки, а дальше как карта ляжет. Даже если он лишь увидит ее еще раз, он не зря прожил свои 16 лет. Так ему в тот момент казалось. Мишка еще вчера узнал у служанки Титова (они были соседями) где комната Наташи. Ее звали Наташа.
            Чудесное имя! , - не смог промолчать Витя, когда узнал об этом.
            Так вот, до спальни Наташи оставалось полшага, но Витя медлил. Он не мог собраться с мыслями. Ну была не была. Он, затаив дыхание, бесшумно повернул бронзовую ручку дубовой двери, вошел. Его зазноба, развалившись, лежала на своей чудесной кровати, глаза ее были закрыты, рот слегка был скован в едва заметной улыбке, вьющиеся длинные волосы создавали великолепный бардак на голове. Но это было прекрасно. Ее озорное лицо, розовенькая пятка, не прикрытая одеялом, едва заметные веснушки. Витя не посмел будить ее. Он на цыпочках медленно подошел к кровать. Поправил одеяло, укрыв несчастную пятку. Провел рукой по волосам. Может быть написать записку подумал он, но тогда она не увидит его, его красивое лицо, не оценит его смелый поступок, не узнает, что есть на земле человек, который способен достать для нее звезду, что он любит ее. Наташа поморщилась, это придало ее лицу еще больше озорства, она открыла глаза. С недоумением, она смотрела на Витю, не зная сон это или нет. Но морщиться перестала, сон ей видимо нравился.
            - Ты кто? пролепетала она. - В-витя. опешил влюбленный.
            - Что тебе нужно? Я сплю?
            - Ну не совсем, я пришел чтобы сказать тебе, что я люблю тебя.
            - Я определенно сплю. Она криво улыбнулась, да так, что один глаз закрылся на секунду. Витя на миг подумал, что она ему подмигнула.
            - Я не мог иначе, - поспешил оправдаться он.
            Наташа думала, что это наваждение, ей казалось, что еще секунда и красивый мальчик исчезнет, но он не исчезал. Переминаясь с ноги на ногу он имел глуповатый вид. И тут она поняла, что это не сон, а явь, при том явь опасная какой - то уличный пацан пробрался к ней в комнату среди ночи, да и ответить ему ничего вразумительного она не могла, потому как не имела опыта такого рода общения. Она сделала первое, что пришло ей в голову- закричала во все горло. Витя почувствовал, как душа уходит куда-то вниз, а холодный пот ручьями стекает вслед за душой. Он рванулся к двери, там коридор, на встречу Мишка, за ним слуга с увесистым подсвечником в руках, в руках у Мишки какой-то маленький позолоченный подсвечник, похожий на фигурку лягушки. Секунду спустя они что есть сил неслись к спасительному забору. Раз, два. Данила с Гришкой подбегая к ним с выпученными глазами, понимая, что вопросы на данный момент излишни, помогли перебраться через забор, и все четверо скрылись в темной улочке, извивающейся змейкой, и изобилующей уймой темных двориков и арок, где искать сорванцов бесполезно, да и поздно.


Продолжение следует...